Я захожу в комнату, аккуратно, по шажку, стараясь не давить сапогами стекло. Два окна дают слишком много света; ближайшая пятиэтажка метрах в пятидесяти прямо перед нами. Все простреливается. Но другой квартиры у нас нет.
Убили, нет? Интересует это меня исключительно с одной точки зрения – запалил ли Царев фишку…
Толкаю его стволом автомата. Живой. Открыл глаза.
Не запалил.
Бью ладонью в лоб:
- Иди на хер отсюда, опездол. Сука, ты нас всех убьешь когда-нибудь, пидрила.
Пиздить его нет никакого желания. Усталость в теле такова, что лишний раз не поднять веки. Спать хочется невыносимо, во рту сладко до приторности. Тошнота и озноб. Сдохнуть бы сейчас, чтобы все наконец-то закончилось.
Да и бесполезно его пиздить. Он всегда засыпает. Ну, не может человек стоять на фишке, ничего не поделаешь, просто садится и закрывает глаза. Сам все понимает, но вырубается. Это сильнее его. Его уже и прикладами валдохали и ногами топтали всей кучей, и лицо разбивали без счета – без толку.
Не любят Царева во взводе. Когда-нибудь его все же запиздят до инвалидности.
Впрочем, так всем лучше будет. И ему и нам.
От осветительных ракет по двору пляшут тени. Танцы преисподней.
Два дня назад выпал снег. Разбитый город подновился, побелел, стал не так инопланетен.
Убитый вчера Эмилем пес валяется посреди двора. Не сожрали. Я думал, вылезет кто-нибудь из подвалов. Либо собаки, либо люди. Живут здесь ещё. Да вчера и сам хотел освежевать, пока теплый был, но привезли сечку, а завтра разделывать поздно будет, к утру совсем задеревенеет.
Ни звука. В пятиэтажке напротив должно сидеть отделение снайперов во главе с Лебедем. Приказ ротного. Они уходят туда по темноте, с задачей отстреливать противника, и возвращаются с рассветом слегка ополоумевшие. За три дня, что мы стоим здесь, так ни разу не выстрелили. Просто уходят, запираются в какой-нибудь комнате и не дышат. Вчера их лежанку кто-то переворошил. Штык-нож оставил: уронил, видимо. Руку даю на отсечение, что с темнотой в эту же пятиэтажку с той стороны приходят и чехи. Сегодня Лебедь будет менять диспозицию. Пятиэтажку эту он ненавидит так, как человек вообще-то ничего ненавидеть не может. Каждую ночь стареет лет на десять.
В следующей пятиэтажке мы, десять человек. А за нами уже – рота, человек сто. Пройти можно, открытого пространства метров двадцать всего получается. Изредка постреливают, сидит там один с берданкой, но еще ни разу не попал. Самое поганое – идти через подсобки магазина. А ходить приходится: я за командира взвода, а ротный каждый вечер к девяти вызывает на совещания. Да и аккумуляторы на станции менять надо.
Справа с гулом догорает частный дом. Вместе с ним - семь человек. Поначалу из огня еще слышались крики. Убил их Алик, чеченец из ополчения Гантамирова, часа полтора назад. Отморозок полный. Девять лет уже воюет. С девяносто первого. Две «Отваги». А самому не больше двадцати пяти. Получилось все как-то по-дурацки просто. Шел мимо, увидел свет, услышала голоса, пересчитал, вмазал из «Мухи». Даже раненных достреливать не пришлось. Из дома никто не выполз. Поорали минут несколько, потом перестали. Если бы не Алик, мы бы их не заметили – под боком сидели, но далековато все же, не слышно. Может, ушли бы, черт его знает. А может, сегодня в наше окно вмазали бы. Тоже достреливать бы не пришлось.
Снег, снег, кругом снег… Он лежит и в комнате. Под окнами намело маленькие сугробики. На книгах, на шкафах, на креслах, на человеческих вещах, которыми совсем недавно пользовались люди, снег лежит ровной тонкой порошей.
Снег внутри человеческого жилья. Снег и холод. Странно это. Неправильно.
Жили здесь чеченцы. Бедные чеченцы. Почти как русские.
Минометчики начинают заградительный огонь. Разрывы методично хлопают во дворе. Становится спокойнее. Через минометный огонь по двору, да еще и освещенному пожаром, точно не полезут. Не додумались мы конечно, надо бы каждый вечер по дому поджигать. Их здесь много, на неделю хватит.
Мины ложатся плотно. И часто. И кучно – все в одну линию, без недолетов. Впрочем, недолеты нам сейчас не страшны, все отделение утрамбовалось в ванную, окон там нет.
Хорошо работают минометчики. Молодцы. Вот бы до утра так.
Одна мина не разорвалась. Пропрыгала через двор, крутясь и отскакивая от мерзлой земли. Упала под ногами – в шести метрах внизу и в десяти в стороне.
По снегу хрустят чьи-то шаги. Показалось? Показалось…
Нет, хрустят… остановился… ждет… опять пошел… Нет, все-таки кажется... Или ходит?
А, хрен его знает. Беру гранату, разгибаю усики, скатываю по ладони вниз. Даже со стула не встаю. Взрыва в минометном огне почти не слышно. Веер осколков шуршит по стене. РГО. Ручная оборонительная. Кидать из укрытия. Под тысячу малюсеньких иголочек на расстояние метров пятидесяти. Если в подвал кинуть, то стены - как будто усердный поп полчаса кропил веником сверху до низу.
Больше не ходит. Или больше не кажется… какая на хрен разница… так спокойнее… утром посмотрю… да наверняка крови не будет, невроз это…
Ставлю пулемет на комод. Сошки скользят по лаку.
Еще четыре часа.
А там утро.
Journal information