Запах пожарища, темная ночь и мороз всегда ассоциируются у меня с одним единственным периодом в моей жизни.
Странно, но в Оше, где толпа мужиков, вооруженных набитыми гвоздями палками и с бензином в садовых опрыскивателях сожгла полгорода, пожарищем пахло куда сильнее. Этот запах невероятно въедлив. Почти как трупный. Но никаких ассоциаций с Киргизией ночой дым у меня не вызывает.
В Грозном мы жили в основном в квартирах либо сгоревших, либо соседничающих со сгоревшими. Поначалу мы искали более комфортных ночевок. Пожарищем воняет слишком сильно, это не костер, горит не только дерево, это совсем другой запах, дышать невозможно. Он очень резок. Меня с него всегда тянет блевать. Угореть можно на раз-два. Но потом, когда устали, уже не выбирали. В квартире, в которой тлеет пол, или стена, всегда тепло. Печку ставить уже не надо. И это перевешивало уже отравление угарным газом.
Естественные римские термы.
Либо жгли квартиры сами. Все, что находили деревянного - паркет, оконные рамы, двери, мебель, шкафы, стулья - вся человеческая жизнь обитавших здесь до нас и до войны людей - людей бедных, иногда даже почти нищих - шла либо в печку, либо в костер прямо на полу разбитой квартиры с выбитыми окнами. Лучше всего жечь мебель. Или дверные косяки. Хуже всего - паркет. Дым от него невероятно химический. Крашенные оконные рамы тоже воняют.
Я не знаю, сколько человеческого жилья я сжег. Не знаю, во сколькие из них вернулись потом люди. Смотрели на оставленную нами черную дыру в паркетном полу. Много. Десятки.
Никогда и нигде в Чечне не пахло ничем иным, кроме сгоревшего человеческого жилища. В котором, ко всему прочему, зимой лежит снег.
Снег внутри человеческого жилья - это очень странно. Это не укладывается в голове. Почти также, как смерть. Это очень странно: заходить в чужую квартиру, рассматривать принадлежавшие жившим тут людям вещи - книги, семейные альбомы, детские тетрадки - видеть, что здесь жили люди, растили тут детей, пытались обустроить как-то свой небогатый быт, а теперь все это покрыто снегом. Школьные тетради в снегу - самый быстрый путь к сносу кукушки.
Село Зоны мы проезжали колонной, когда нас выводили с гор. Был я там минуть десять проездом на броне, но оно запомнилось мне навсегда. Ни одного целого дома. Только печные трубы посреди пожарищ. Как в Хатыни. Кино про Белоруссию такое. Это не я, не здесь и не со мной.
Личных чувств не было. Никто не мстил, не унижал. К тому времени мы уже научились уважать своего противника. Старались не наносить разрушений больше, чем это необходимо. Только самый минимум для выживания. Вандализма не было. Его пресекали на месте. Грань допустимого на войне чувствуется особенно остро. Этому обучаешься сразу.
Просто нужно было где-то ночевать. И чем-то согреваться. Цинизма в этом не было.
Мы все понимали. И знали, что и они тоже все понимают. И поэтому - жгли.
Сегодня в Москве не работают фонари, холодно, и где-то что-то горит.
Сегодня ночная Москва пахнет Чечней.
Память на запахи - самая стойкая.
Journal information